Страшный сон переводчика синхрониста

It's happening again. The chairman has called on the distinguished representative of France. But what I'm hearing through a thick curtain of electrical hiss and crackle in the headphones sounds vaguely like Dutch. Can't make out a single word. Total panic. My hands grasp the microphone stem. It's oddly soft and squishy. That's because it's not a microphone. Clutching the pillow, I wake up with a start from this classic simultaneous interpreter nightmare.

Это происходит снова. Председатель пригласил уважаемого представителя Франции. Но то, что я слышу через плотный занавес шипения и треска в наушниках, кажется смутно похожим на голландский. Не могу понять ни слова. Я в панике. Мои руки хватают шток микрофона. Он странно мягкий и топкий. Потому что это не микрофон. Сжимая подушку, я в ужасе просыпаюсь от ночного кошмара синхронного переводчика.

I worked as a staff interpreter at the UN for 25 years, trying to convert the knots and twists of Russian and French sentences into intelligible and, I hope, fluent English; I've also translated books and articles. On the one hand, 'You talk – I talk'; on the other, 'You write – I write.' The translator has time to change, edit and refine his text. He also has a desk, entire shelves full of dictionaries, a computer and a telephone. How can you compare the life of this coddled creature with the lot of the miserable, pressured interpreter who has only the words and phrases stored in his brain to rely on?

Я работала в качестве штатного переводчика в ООН в течение 25 лет, пытаясь преобразовать хитросплетения русских и французских предложений в понятный и, надеюсь, беглый английский. Я также переводила книги и статьи. С одной стороны, «ты говоришь – я говорю», «с другой ты пишешь – я пишу». У письменного переводчика есть время чтобы поменять, отредактировать, облагородить свой перевод. У него также есть стол, полка полная словарей, компьютер и телефон. Как можно сравнивать жизнь этого изнеженного существа и несчастную жизнь находящегося под постоянным давлением синхронного переводчика, который может рассчитывать только на слова и фразы в своей голове.

Interpreters usually work in pairs but when we're actually interpreting we're on our own, hidden away from the audience inside soundproof 'booths', claustrophobically small cubicles containing two chairs, two consoles, two headsets, two microphones, and a window that provides an excellent view of the backs of the delegates' heads and of the podium at the front of the room. The booths are marked with the name of the target language: English-booth interpreters interpret into English, French-booth interpreters into French.

Синхронные переводчики обычно работают в парах, но на самом деле когда мы переводим мы работаем сами по себе, скрытые от слушателей внутри звуконепроницаемых «будок». В небольших кабинках вызывающих клаустрофобию стоят два стула, два пульта, две пары наушников, два микрофона, окно с отличным видом на затылки делегатов и подиум в передней части комнаты. Кабинки помечены названиями языков на которые переводят внутри: в английской кабинке переводят на английский, во французской кабинке – на французский.

The six booths correspond to the UN's six official languages: English, French, Russian, Spanish, Chinese and Arabic. International organisations such as the World Bank and the International Monetary Fund also use these languages at their conferences. But the most important language in most international organisations has no name: it is the institution's own bureaucratese, its linguistic Esperanto.

Шесть кабинок соответствуют шести официальным языкам ООН: английский, французский, русский, испанский, китайский и арабский. Международные организации, такие как Всемирный банк и Международный валютный фонд, также используют эти языки на своих конференциях. Но самый важный язык в большинстве международных организаций не имеет имени: это собственный бюрократический жаргон этого общества, его лингвистический эсперанто.

We never do something, we implement. We don't repeat, we reiterate and underscore. We are never happy, we are gratified or satisfied. You are never doing a great job, you are performing your duties in the outstanding manner in which you have always discharged them. There is no theft or embezzlement, but rather failure to ensure compliance with proper accounting and auditing procedures in the handling of financial resources. This is a language the interpreter must master very early on.

Мы никогда не делаем что-то, мы реализуем. Мы не повторяем, мы вновь заявляем и подчёркиваем. Мы никогда не счастливы, мы удовлетворены или довольны результатами. Вы никогда не делаете отличную работу, вы превосходно исполняете свои обязанности, и используете эти методы постоянно. Не существует хищения или растраты, это скорее неспособность обеспечить соблюдение надлежащих процедур бухгалтерского учёта и аудита в обращении финансовых ресурсов. Это язык, которым синхронный переводчик должен овладеть в самом начале.

All interpreters perform the same tasks, regardless of the language. But asking us to describe how we do what we do is like asking a centipede how it walks. We've been compared to air traffic controllers juggling fifty flights at once, or less flatteringly, to parrots or ventriloquists' dummies. A colleague once suggested that the interpreter is like a soldier who spends endless hours in training and then has three seconds in the heat of battle to make a series of life-and-death decisions.

Все переводчики выполняют одни и те же задачи, вне зависимости языка. Но спрашивать нас как мы делаем свою работу, тоже самое, что спросить у сороконожки как она ходит. Нас сравнивают с авиадиспетчерами, контролирующими пятьдесят полётов одновременно, или менее лестно, с попугаям или куклами чревовещателей. Коллега однажды высказал мнение, что переводчик, как солдат, который тратит бесконечные часы тренируясь, а затем у него есть три секунды в пылу битвы, чтобы принять серию решений от которых зависит жить ему или умереть.

Some colleagues play tic-tac-toe with each other out of sheer boredom. Delegates too sometimes get bored. Instead of beginning his speech with the usual 'Thank you, Mr Chairman,' a Russian delegate for whom I was interpreting launched in with 'O my lost youth, my lost youth,' and proceeded to reminisce about the mosaics in the main cathedral in Sofia, including one figure in the cupola that reminded him, as he put it, of 'Christ in a space suit'. Several delegates turned towards the English booth with puzzled looks, undoubtedly wondering if I had gone mad.

Некоторые коллеги играют друг с другом в крестики-нолики просто от скуки. Делегаты тоже иногда скучают. Вместо того, чтобы начать своё выступление с обычного: «Благодарю Вас, господин Председатель», российский делегат, которого я переводила начал с: «О моя утраченная юность, моя утраченная юность», и приступил к рассуждениям о мозаиках в главном соборе Софии, в том числе об одной фигуре в куполе, которая напомнила ему, как он выразился, «Христа в космическом костюме». Несколько делегатов повернулись к английской кабинке с озадаченными взглядами, интересуясь, не сошла ли я с ума.

Going on automatic pilot can be dangerous. You can never be sure that a statement you've heard a thousand times won't turn out differently the next time you hear it. You translate the statement you expected to hear and find yourself congratulating the chairman on his excellent work when in fact the speaker was expressing condolences to the chairman's country on the losses suffered during a major earthquake. In a second you switch gear: 'Therefore, I congratulate the distinguished delegate … on the extraordinary way his country has coped with the disaster which has struck the nation.' It isn't surprising that interpreters sometimes get ahead of themselves given that the speakers have been hurling the same accusations at each other over a period of years. 'That was going to be the next question I addressed,' a delegate at the Trusteeship Council once remarked to his opponent, 'but since the interpreter has anticipated it, I'll answer it here and now.'

Переход в режим автопилота может быть опасным. Никогда нельзя быть уверенным, что утверждение, которое ты слышал тысячу раз, не обернётся чем-то другим, когда ты услышишь его в следующий раз. Ты переводишь фразу, которую ожидал услышать и ловишь себя на мысли, что поздравляешь председателя с отличной работой, хотя на самом деле спикер выражал соболезнования стране председателя по поводу потерь понесённых во время сильного землетрясения. За секунду ты переключаешься: «Поэтому я поздравляю уважаемого делегата ... с тем как его страна необычайным образом справилась с катастрофой, которая поразила нацию». Не удивительно, что переводчики иногда бегут впереди поезда, учитывая, что ораторы перебрасываются одинаковыми обвинениями друг с другом годами. «Этот вопрос должен был быть следующим», делегат Совета по опеке как-то заметил своему оппоненту, «но так как переводчик предвидел его, я отвечу на него здесь и сейчас».

Being on 'automatic pilot' isn't the same as being 'transparent'. An actor is 'transparent' when he becomes the character he is playing; an interpreter is transparent when he 'locks onto' the speaker and experiences the speaker's entire personality vibrating inside him. At moments such as these it feels as if one is a sheet of cellophane between speaker and audience. And like actors, interpreters frequently have to voice ideas, adopt positions they personally find abhorrent. Suddenly you hear yourself denying that the Holocaust took place or accusing your own country of some crime it didn't commit – there's a kind of perverse pleasure in that.

Быть в режиме автопилота это не тоже самое, что быть прозрачным. Актёра называют «прозрачным», когда он становится героем, которого играет, а синхронный переводчик прозрачен, когда он фиксируется на говорящем и испытывает всю его личность вибрирующую внутри. В такие моменты чувствуешь себя листом целлофана, между говорящим и аудиторией. Как и актёрам, переводчикам часто приходится озвучивать идеи и принимать позиции, которые они считают мерзкими. Внезапно ты слышишь, как отрицаешь что Холокост был на самом деле, или как обвиняешь свою страну в преступлении, которого она не совершала – в этом есть какое-то извращённое удовольствие.

Listening, processing and speaking – these are the three basic stages of the interpretation process. How, in the four to six seconds that make up the average lag between speaker and interpreter, do you translate a sentence when you don't have a subject? Or a verb? French syntax is fairly close to English, but Russian (like German) can keep either the verb or the subject a dark secret until the very end of a phrase. In most cases, translating word by word will lead to gibberish.

Слушаешь, обрабатываешь, говоришь – три основных стадии переводческого процесса. Как за четыре или шесть секунд, которые являются средней задержкой между оратором и переводчиком, перевести предложение, в котором не названо подлежащее? Или глагол? Французский синтаксис похож на английский, но русский (как и немецкий) может содержать действие или объект в секрете до самого конца фразы. В большинстве случаев, перевод слова за словом, приведёт к тарабарщине.

Faced with a Russian sentence that begins 'the adopted on 15 April to the great satisfaction of all delegations present in Room 2', I can't wait till I hear the subject of the sentence. The past passive participle is telling me that I'll have to juggle: ' that which was adopted on 15 April to the great satisfaction of all delegations present in Room 2, namely, the resolution … ' at least makes an English sentence.

Столкнувшись с предложением на русском, которое начинается с «принятая 15 апреля к большому удовлетворению всех делегаций, находящихся во втором зале», я не могу ждать пока услышу подлежащее предложения. Прошедшее пассивное причастие говорит мне, что придётся жонглировать: «эту принятую 15 апреля к большому удовлетворению всех делегатов, находящихся во втором зале, а именно, резолюцию...»; по крайней мере это похоже на английское предложение.

'In our country there is in last five years much progress' is easily transformed into 'There has been much progress in our country over the last five years,' but the interpreter has to flip the sentence like a pancake to put the subject at the head of the phrase, while also remembering what he has already said.

«В нашей стране за последние пять лет достигнут значительный прогресс.» легко превращается в «Значительный прогресс достигнут в нашей стране за последние пять лет», переводчику нужно перевернуть предложение как блин на сковородке, чтобы поставить подлежащее во главе фразы⁽¹⁾, помня при этом то, что уже было сказано.

Today's Russian speeches are light years away⁽²⁾ from those of the Cold War, when the country was permanently on the road to victory, Put k pobede, and interpreters were confined to lexically limited and semantically predictable Marxist jargon. Oxymorons – the 'fight for peace' and an 'arsenal' of ideas – were part of the basic vocabulary and we could all spit out in two seconds the familiar titles, General Secretary of the Central Committee of the Communist Party, Chairman of the Presidium of the Supreme Soviet, Leonid Ilich Brezhnev. Nobody noticed when once at top speed I tripped over my tongue, saying 'Supreme Sodium'.

Сегодня речи русских далеки от тех, что были во времена Холодной войны, когда страна всегда была на «пути к победе», а переводчики были заключены в рамки лексически ограниченного и семантически предсказуемого Марксистского жаргона. Оксюмороны «сражаться за мир» и «арсенал» идей были частью основного словаря, все мы можем выдать за две секунды знакомые титулы, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета, Леонид Ильич Брежнев. Никто не заметил, когда на максимальной скорости я оговорилась и сказала 'Supreme Sodium' (Верховный Натрий).

Today Russian speeches run the gamut from bureaucratic jargon to street slang, and are stuffed with English cognates such as killer for a hired assassin or piarshchik for public relations man. There are also plenty of new false friends of the translator, such as the ubiquitous adekvatnyi, which means appropriate or proper, not adequate, or utilizirovat, meaning to dispose of rather than to utilise, as one interpreter learned to his chagrin during a bout of arms negotiations.

Сегодняшние речи русских – это палитра от бюрократического жаргона до уличного сленга, нафаршированная английскими заимствованиями. Например, киллер, вместо наёмного убийцы, или пиарщик вместо специалиста по связям с общественностью. Есть также много новых ложных друзей переводчика, например вездесущее адекватный, в значении уместный или правильный, но никак не адекватный, или утилизировать, означающее ликвидировать, а не использовать, как узнала, к своему стыду, одна переводчица во время очередного раунда переговоров о разоружении.

Slips of the tongue – 'United States' for 'United Nations' – are common, and embarrassing when broadcast on CNN, but confusing the 'Republic of China' with the 'People's Republic of China' is a serious political error. The foreign accents and odd intonations of English-speaking delegates who are not native speakers are a constant problem. What sounds like 'And now I want to put the water tanks' turned out to be 'I want to put the vote of thanks.'

Обмолвка Соединённые Штаты вместо Объединённые Нации – обычное дело, и это неловко, когда тебя транслируют по CNN, но перепутать и сказать Республика Китай вместо Народная Республика Китай, будет являться серьёзной политической ошибкой. Иностранные акценты и необычные интонации делегатов, говорящих по-английски, но не являющихся носителями языка – это постоянная проблема. То, что звучало как А сейчас я хочу поставить баки с водой оказалось А сейчас я хочу выразить благодарность.

When the interpreter has absolutely no idea of the meaning of a sentence, the solution is, short of shutting off the microphone and bursting into tears, to stay neutral. Most people tend to repeat themselves, and there is a good chance that in the next sentence the speaker will repeat the idea in a more intelligible manner.

Если переводчик вообще не имеет понятия о чем идёт речь в предложении, решение проблемы, если не считать отключение микрофона и слезы, – оставаться спокойным. Большинство людей имеют свойство повторяться, и есть хороший шанс, что в следующем предложении, оратор повторит свою мысль в более доступной форме.

Specialized knowledge too is a problem. A UN interpreter is lost if he hasn't kept up with the latest developments in international affairs, but he also has to have a broad knowledge of subjects ranging from climate change and oil and gas investments to international trade law, terrorism, Aids, stem cells and human rights, and the new terminology these fields acquire daily. For the interpreter into English the responsibility is even greater, as this is the language most frequently picked up by the media.

Специализированные знания также являются проблемой. Переводчик ООН будет теряться если он не следил за последними событиями в международных отношениях, но ему также необходимо иметь обширные знания понятий от изменения климата и нефтегазовых инвестиций, до международной торговли, терроризма, СПИДа, стволовых клеток и прав человека, а новая терминология в этих областях появляется ежедневно. Для переводчика на английский ответственность ещё выше, поскольку именно этот язык чаще всего выбирают для публикации в СМИ.

Idiom is another issue. The English until hell freezes over comes out in Russian as after it rains on Thursday, and I had egg on my face as I sat down in a puddle. Confronted with a completely incomprehensible saying, the interpreter does well to say: 'And in my country we have a proverb appropriate to this occasion.'

Идиомы это ещё одна проблема. Английское пока ад не замёрзнет по-русски становится после дождичка в четверг, а идиома у меня яйцо на лице превращается в я сел в лужу. Столкнувшись с абсолютно непонятной поговоркой, переводчик будет прав если скажет: «В моей стране на этот случай есть пословица.»

Anywhere between two and twenty minutes before delivery of a statement the interpreter may – but also may not – receive the speaker's text in the original language, sometimes accompanied by an English translation, known as a 'Van Doren', after Charles Van Doren, a teacher of English at Columbia who was forced to resign in disgrace when it was revealed that his apparently spontaneous answers to questions on the 1957 TV quiz show Twenty One had been rehearsed beforehand. Similarly, an interpreter may look as if he's translating off the cuff, when he is in fact reading out a translated text.

Где-то между двумя и двадцатью минутами до начала речи переводчик может получить – а может и не получить – текст доклада на языке оригинала, иногда в сопровождении английского перевода, известного как «Ван Дорен», по имени Чарльза Ван Дорена, учителя английского в Колумбии, который был вынужден уйти в отставку с позором, когда стало известно, что его явно спонтанные ответы на телевизионном шоу «Двадцать Одно» в 1957 были отрепетированы заранее. Подобным образом может выглядеть и переводчик, который как будто переводит экспромтом, хотя на самом деле читает переведённый текст.

Are we pleased to be handed the text? Yes and no. There is no guarantee that the speaker won't have added or deleted material, or reversed the original order of paragraphs. And what if the translation is in execrable English? How does the interpreter feel reading out something that is utterly? I was once given the text, with Van Doren, of a complicated speech on the environment to be delivered by Viktor Chernomyrdin, the former Soviet prime minister. A quick look revealed that the Russian original and the English translation had almost nothing in common. And the speech Chernomyrdin actually delivered at breakneck speed had very little to do with either written version.

Довольны ли мы тем, что нам дают текст? И да, и нет. Нет гарантии, что оратор не добавит или не уберёт часть материала, или что он не поменяет порядок пунктов. А что если перевод на отвратительном английском? Что чувствует переводчик, когда читает что-то совершенно безграмотное? Мне однажды дали текст сложной речи с «Ван Дореном», об окружающей среде, оратором был Виктор Черномырдин, бывший советский премьер министр. Быстрый просмотр русского оригинала и английского перевода показал, что между ними не было почти ничего общего. А речь Черномырдина, которую он произнёс с головоломной скоростью, была мало похожа на любую из письменных версий.

Most irritating of all is an interfering delegate, one who monitors every word – or every syllable – the interpreter utters, oblivious of the fact that until he's been given a chunk containing a subject and a verb he is paralyzed. On one occasion a colleague was still desperately waiting for the subject of the sentence, only to hear the delegate grumble: 'There is no interpretation.' 'The interpreter is waiting for the distinguished delegate to continue,' my colleague said into his microphone.

Больше всего раздражает вмешивающийся делегат, тот, который следит за каждым словом или каждым слогом, которое произносит переводчик, не обращая внимания на то, что пока он не услышит кусок текста с подлежащими и глаголом(сказуемым), он парализован. Однажды мой коллега, отчаянно ждавший подлежащего в предложении, услышал только ворчание делегата: «Нет перевода». «Переводчик ждёт когда уважаемый делегат продолжит», сказал коллега в свой микрофон.

A delegate who is monitoring but who has only a limited knowledge of English can easily fluster the interpreter. One Russian kept using the word opaseniya, which translates into English as apprehensions or fears. Tired of repeating these synonyms, a colleague said: 'misgivings'. Dead silence, followed by the delegate's announcement: 'Is wrong interpretation – we are not giving anything away.' That kind of thing can drive an interpreter to drink.

Делегат, который следит за переводом, но при этом имеет ограниченные знания английского может легко внести сумятицу в работу переводчика. Один русский постоянно использовал слово опасения. Уставший подбирать синонимы к этому слову коллега, употребил слово misgivings (опасения, дурные предчувствия). Воцарилась мёртвая тишина, после чего делегат заявил: «Неправильный перевод – мы ничего не отдаём». Такие вещи могут довести переводчика до запоя.

Sometimes the chairman will announce that a 15-minute time limit for speakers has just been cut to five minutes, forcing the delegate to read his text twice as fast and leaving the interpreter to gallop breathlessly behind. Listeners forget that the interpreters are not 'the services', as they are sometimes termed, or, even worse, 'the facilities' (which sounds vaguely like a kind of audio rest room). The 'facilities' have physiological limits. Most interpreters work a half-hour shift, but occasionally longer stints are required.

Иногда председатель объявляет, что 15-минутный лимит времени для ораторов урезан до 5 минут, заставляя делегата читать свой текст вдвое быстрее, оставляя задыхающегося переводчика бежать позади. Слушатели забывают, что переводчики это не «услуга», как их иногда именуют, или ещё хуже, «удобства» (звучит неясно, как «аудио комната отдыха» или «аудиотуалет»). У «удобств» есть физиологические ограничения. Большинство переводчиков работают по получасовой смене, но иногда требуется увеличение времени.

At some point even the best interpreter's brain begins to short-circuit. On one occasion I had to interpret for more than two and a half hours at a round of high-level negotiations. While absolutely convinced I was interpreting into English, I had in fact been repeating in Russian every word the speaker said, blissfully unaware of this because I was mentally interpreting into English – to an audience of one, myself.

В какой-то момент даже у самого лучшего переводчика происходит «короткое замыкание» в мозгу. Однажды мне пришлось переводить больше двух с половиной часов переговоры на самом высоком уровне. Я была абсолютно уверенна, что перевожу на английский, хотя на самом деле я повторяла по-русски каждое сказанное слово, блаженно не подозревая об этом, потому что мысленно я переводила на английский, но для аудитории одной персоны – меня самой.

And then there is the real nightmare: not one from which the interpreter awakes clutching a pillow, but one in which he has spluttered out an exclamation or highly negative opinion of a speaker or a speech without realising that his microphone is still open. One unfortunate freelancer announced to an entire room that a Spanish speech he had just finished translating was 'the stupidest and most boring speech I have ever interpreted in my entire life'. I doubt that he was ever hired again.

А вот кошмар из реальной жизни: не тот, от которого переводчик проснулся, сжимая подушку, а тот, в котором он высказал свой протест или негативное мнение касательно спикера, или его речи, не осознавая, что его микрофон все ещё включён. Один незадачливый фрилансер объявил всему залу, что речь на испанском, которую он только что закончил переводить, «была самой тупой и скучной речью из всех, которые мне доводилось переводить за всю мою жизнь». Сомневаюсь, что его когда-нибудь ещё нанимали для перевода.

Другие тексты на двух языках